Уязвимый возраст: о стариках, оставшихся на Донбассе

"Моим родителям под восемьдесят, куда же они поедут?", – говорит мне соседка. Между ее новой жизнью и городом детства 1350 км. И соседка уже то ли бывшая, то ли все-таки нынешняя. До лета 2014 года мы жили через дом и работали в одном городе. Уже три года она во Львове, и только летом бывает здесь, проведывая родителей. Три пересадки, два пеших перехода. С ребенком и чемоданами – домой в свою старую жизнь. Когда у нее звонит телефон, она отвечает на украинском языке – звонки уже из той ее жизни. До отъезда назад всего ничего. А родители ловят, собирают по крупицам их последние дни вместе. Провожают, встречают у ворот. Стараются сделать все то немыслимое, над чем обычно не задумываются те, кто живет вместе обычной жизнью семьи.

Срок следующей разлуки – год. Хотя, как сложится. Дочь может выйти из декрета, найти работу, иметь слишком короткий отпуск для таких сложных поездок вместо этих двух месяцев летнего счастья. Лучший подарок для ее стариков… Это сейчас понятно, что эти два месяца – счастье, а после отъезда детей вообще все покажется сказочным и нереальным. И родители в их уязвимом возрасте еще долго будут слышать в стенах своего старого дома (тоже уязвимого возраста) топот детских ножек, голос дочери, их смех… И матери иногда кажется, что она увидит своих девочек в летней кухне, у ворот, в саду, стоит только сильнее открыть глаза… А дочь в своем городе детства, на своей улице, в своем доме уже гость. Как приезжают дети-студенты в свои маленькие села – все их, все знакомо, а делать там уже нечего.

Пока живы родители это и ее город, и ее дом. Но как же мечтательно моя еще вчерашняя соседка закрывает глаза, рассказывая о парке рядом с их новым домом во Львове, о гладких дорожках для прогулок на роликах и самокате, о конюшнях… "Это мой Луганск, я люблю его", – но почему-то, слушая ее, видишь Луганск совсем не таким, каким видишь его каждый день. И улицы будто уже, и горизонта впереди тоже нет. Моей вчерашней соседке здесь уже тесно. ей скучно здесь. Город потерял все те краски для нее, которыми привычно сверкал, пока у нее была здесь работа, друзья, дом и планы. А много ли привязок остается в своем городе у того, кто почти ничего уже в нем не имеет? Визиты к знакомым из той еще жизни, прогулка по старым местам, вечера с родителями… И ценность этих встреч сейчас больше важна для ее родителей уязвимого возраста, чем для нее. Для них это стимул, смысл жить. Смысл ждать долгой-предолгой зимой следующего лета, когда в их ворота снова позвонят, и снова в их тихом, спящем весь год доме, послышится топот детских ножек, а в летней кухне по утрам за большим столом станет тесно…

Зимой всегда уходят старики. Уходят как-то тихо, неслышно. Не дождавшись таких вот встреч. На нашей улице таких вот уязвимых в их хрупком возрасте родителей – через дом. Ждут, считая дни. Красят фундамент, белят стены – ждут. Жизнь стала протекать от встречи к встрече, с вычеркиванием дней в календаре и рассказами у ворот всем проходящим соседям об этих солнечных днях вместе с детьми. С болезненными снами и слезами – на всю зиму, – от которых глаза становятся еще светлее, а морщин больше.